Неоконченная повесть - Страница 47

– Вы, кажется, не узнаете меня, Владимир Николаевич? Неужели я так переменилась?

Вошел Горич с засученными рукавами сюртука и с черным столиком на голове.

– Куда прикажете поставить? – спросил он у Ольги Борисовны. – В комнате у княжны решительно нет более места.

– А вот здесь, здесь, – залепетал Сопрунов, – возле фуртапьян поставьте, на него можно ноты класть, тут ему самое настоящее место.

– Поздравляю вас, княжна, с новой победой, – сказал Горич. – Сейчас Сопрунов заявил мне, что в Петербурге нет ни одной барышни лучше вас.

– Вот как перед истинным богом! – начал Сопрунов и побежал в переднюю, потому что кто-то позвонил.

Соня засмеялась от удовольствия, но вообще манеры ее изменились: она старалась держать себя сдержанно и солидно.

– Министерша приехала, – возвестил, вбегая, швейцар, – графиня Хотынцева, и спрашивает, можете ли вы их принять?

Но графиня, не дожидаясь ответа, по следам швейцара влетела в залу, шумя платьем и браслетами и подмешивая к запаху краски какой-то сильный запах духов.

– Здравствуйте, мои милые! – говорила она, обнимая племянниц и подавая через их головы руку Маковецкому, который почтительно приложился к ней. – Я заехала на минуту посмотреть, как вы тут устраиваетесь… А, наконец-то, я вижу Борю… Quel joli gargon! [113] Оля, он весь в тебя. Ну, здравствуй, Боречка (при этом графиня грациозно нагнулась и расцеловала Борю), познакомься с твоей тетушкой, даже не тетушкой, а бабушкой… Вы не можете себе представить, как мне смешно, что я уже бабушка… Что делать, a chacun son tour. Et la petite Аня dort? [114] Я все-таки зайду посмотреть на нее. Ну, что же, зала очень хороша; рояль на месте… Только зачем эти портьеры? Это портит резонанс. Тут лучше всего сделать голубые шелковые шторы в сборках… C\'est elegant et leger [115] . Гостиной графиня осталась недовольна.

– Нет, Оля, эти обои ужасны. Тут нужны или темно-красные обои, или золотые с разводами.

– Вот и я тоже говорю, – раздался в дверях голос Сопрунова. – В гостиной беспременно должны быть красные шпалеры…

– Какие шпалеры? Я говорю про обои.

– Это, ваше сиятельство, все одно, – сказал Сопрунов, приближаясь. – По-вашему – обои, а по-нашему – шпалеры.

– Qui est cet homme? [116] – с ужасом спросила графиня.

– Сопрунов-с, Иван Сопрунов, обойщик, – сказал он, подойдя совсем близко. – Мы даже с вашим сиятельством очень знакомы; мы в прошлом месяце у вас в спальне гардины вешали…

– Oh, mon Dieu! Je crois qu\'il sent le vin! [117] – воскликнула графиня и убежала в другую комнату.

Через четверть часа графиня Хотынцева перевернула всю квартиру вверх дном. Она забраковала мебель в детской, большой диван из гостиной велела немедленно перенести в кабинет, а вместо него обещала, как подарок на новоселье, прислать несколько низеньких кресел. Кабинет Александра Викентьича она приказала устроить в комнате, назначенной для столовой, и очень удивилась, увидев несколько ломберных столов.

Неужели у вас будут играть в карты? J\'ai en horreur les carles! [118] и даже эти столы не могу видеть без отвращения. Впрочем, иногда, поневоле, надо устраивать партию…

При этих словах Ольга Борисовна не могла удержать глубокого вздоха.

С Угаровым, представленным ей Ольгой Борисовной, министерша обошлась очень милостиво – может быть, в пику Горичу, которому не сказала ни слова. Она приказывала Угарову переносить из комнаты в комнату разные столики и табуреты, и хотя упорно называла его не Угаровым, а Уваровым, но на прощанье ласково кивнула ему головой и сказала, что она принимает по четвергам.

– Ну, прощайте, мои душки, – говорила она, целуя племянниц, – мне еще надо сделать десять визитов до обеда. Не забудьте, что вы обедаете у меня. Да скажите этому несносному Сереже, чтобы он тоже пришел. Я его совсем не вижу и не знаю, где он проводит свое время.

– Нет, нас он пока балует, – сказал Маковецкий. – Мы его видим каждый день. Но сегодня вряд ли он зайдет до обеда.

– А здесь что будет? – спросила графиня, входя по пути в пустую комнату, оклеенную серенькими обоями.

– А здесь, ma tante, мы думаем поместить гувернантку, которую придется взять для Бори.

– Боже мой, какой здесь тяжелый воздух! Alexandre, прикажите непременно сделать в этой комнате форточку.

Как из-под земли вырос перед графиней Сопрунов.

– Ваше сиятельство, – заговорил он с отчаянием в голосе, – форточка не поможет. В этой комнате всегда будет вонять, потому здесь сейчас за стеной, осмелюсь доложить…

Маковецкий схватил за плечи словоохотливого обойщика и вытолкал его из комнаты.

– Qu\'est-ce qu\'il dit, cet homme? [119] – спросила графиня.

– Rien, ma tante, il dit des betises [120] .

После отъезда графини Маковецкий с помощью гостей, обойщика и двух людей, пришедших наниматься в лакеи, поспешил привести квартиру в прежнее состояние.

– Знаешь, Саша, – сказала Ольга Борисовна, – мне кажется, что относительно большого дивана тетушка права. Он действительно неуместен в гостиной, тем более что она пришлет какие-то кресла…

– Ну, матушка, извини меня. Когда она пришлет, тогда мы диван опять вынесем. А я, признаюсь, этим подаркам не особенно верю. Тетушка обещала же прислать какого-то комиссионера, который нам отыщет чудную квартиру, и если бы мы его ждали, то до сих пор сидели бы в гостинице…

Подводя ночью перед сном итоги пережитого дня, Угаров пришел к двум заключениям: во-первых, что он нисколько не влюблен в Соню, и во-вторых, что он страшно ревнует ее к Горичу. В этих заключениях было явное противоречие, которого Угаров не мог уничтожить; тем не менее он был твердо убежден в правоте своего взгляда. На Горича он больше всего сердился за его предательство, то есть за то, что, сговорившись ехать вместе с ним к Маковецким, он явился туда один двумя часами раньше. Угаров положил отмстить ему тем же. На следующий день Соня пригласила их обоих к трем часам, чтобы развешивать портреты в ее комнате. Но так как Горичу немыслимо было вырваться из министерства раньше трех часов, то Угаров твердо решился предупредить его. В начале второго часа он уже был одет и готов, но это показалось ему слишком рано. Соня могла куда-нибудь выехать и еще не вернуться. К двум часам он не в силах был ждать больше и уже надевал пальто, как вдруг перед носом его раздался звонок. «Ну, если это Миллер, – решил Угаров, – я не вернусь…» Дверь отворилась – перед ним стояла высокая фигура Афанасия Ивановича Дорожинского.